Вниманию поклонников астропсихологии и философии предлагается перевод третьей части статьи Ричарда Тарнаса о взаимодействии архетипов Сатурна и Нептуна в картах известных деятелей искусства и науки, опубликованной в первом выпуске журнала «Архэ», посвященного вопросам архетипической космологии. Автор комментариев — философ и астропсихолог Игорь Ефременков («Журнал Экзистенциальной Астропсихологии»). Переводы первой и второй частей статьи доступны по соответствующим ссылкам.
Перевод третьей части статьи Р. Тарнаса
…В этой связи обратим внимание на такие показательные фигуры с аспектом Сатурн-Нептун, как, например, Линкольн, Ганди и Мартин Лютер Кинг, а если ближе к современности – Вацлав Гавел.
Примечание Тарнаса: В отличие от остальных примеров, приведенных ранее, в натальных картах Ганди и Кинга Сатурн и Нептун находятся в тригоне, т.е. в более мягком и от природы более гармоничном аспекте между двумя планетами и их принципами. Аналогично, отец Джозеф Дэмиен, упомянутый в этом же параграфе, родился с секстилем.
Если же говорить о буддийской традиции, то это Далай-лама (родившийся во время той же оппозиции Сатурна и Нептуна, что и Гавел) и Тит Нат Хан (родился во время квадратуры, непосредственно предшествующей той оппозиции, – тогда же, когда Хиллман и Фуко). Другим образцовым примером этого же духовного импульса была Флоренс Найтингейл, христианский мистик девятнадцатого века и основатель современного института медсестер. Свои религиозные переживания она описывала как непреодолимый внутренний зов к участию1 во внешних социальных действиях в интересах человечества. Точно так же, как и отец Джозеф Дэмиен, бельгийский священник, посвятивший свою жизнь заботе о прокаженных на гавайской островной колонии Молокай.
Как я часто замечал, биографии и работу многих личностей, родившихся с этими двумя планетами в аспекте, кажется, объединяют сразу несколько разных тем, которые в пределах одной конкретной личности и биографии в ходе жизни зачастую перетекают одна в другую. Так, например, у Линкольна, который родился во время первого в 19-м столетии соединения Сатурн-Нептун, мы видим не только синтез реалистически-светской политической активности с духовным видением, но также сострадание и преданную заботу об угнетенных, раненых, овдовевших и осиротевших; и здесь же – еще и склонность к религиозным сомнениям и скептицизму, подверженность мрачным депрессиям на протяжении всей жизни. Каждая из этих тем точно отражает архетипическую динамику Сатурна и Нептуна. То же разнообразие соответствующих тем прослеживается и у Оскара Уайльда. Как мы уже видели, одним из центральных мотивов его работы было острое противоречие между эстетическим воображением и скучным и низким миром повседневного существования [mundane world] («Все мы барахтаемся в грязи, но иные из нас глядят на звезды»2).
Другая столь же явно выраженная во всей его жизни сатурно-нептунианская тема – сложное взаимодействие истины и иллюзии, как в комическом, так и в трагическом ключе. Она прослеживается от эссе «Упадок искусства лжи» и «Истина масок» до романа «Портрет Дориана Грея», а затем и в пьесах «Идеальный муж» и «Как важно быть серьёзным». В последней примечательна эта двойная ирония в высказываниях-перевертышах вроде: «Надеюсь, вы не ведете двойной жизни, прикидываясь беспутным, когда на самом деле вы добродетельны. Это было бы лицемерием» или «Первая обязанность человека в жизни – быть как можно более искусственным. Вторая же обязанность человека – до сих пор еще никем не открыта»3.
Еще одна особенность темы архетипического паттерна Сатурн-Нептун, проявившаяся в последние годы жизни Уайльда, связана с глубинной связью между духом и печалью:
«Когда не в глубь сердец разбитых, —
Куда Христу сойти?»
(Баллада Редингской тюрьмы)4«Там, где пребывает Страдание, — священная земля»
(De Profundis)5
И действительно, – вот, наверное, самый характерный феномен, который я наблюдал во всех связях между конкретным архетипическим комплексом и индивидами с соответствующим аспектом: биография, личность, работа и мировоззрение того или иного человека отчетливо отражали множество вариаций характерных тем внутри одной и той же архетипической комбинации. Причем эти многообразные проявления единого комплекса могли быть заметны как в какие-то отдельные периоды, так и на протяжении всей жизни в целом, как в различных областях одной жизни, так и тонко переплетаясь внутри только какой-то одной области…
Далай-лама и Махатма Ганди: пример силы духа в нашем мире.
Рассмотрим пример Кольриджа, который родился во время последнего в 18-м столетии соединения Сатурна и Нептуна (непосредственно за 37 лет до Линкольна и Теннисона). С одной стороны, он известен навязчивыми видениями «Сказания о старом мореходе» и «Кубла-Хана», разочарованной меланхолией и глубокой интроверсией [inward-turning] своей оды «Уныние», а также трагическим разочарованием в браке и хронической опиумной зависимостью, которая столь омрачала его жизнь. Но помимо этого не менее важно и его философское осмысление фундаментальной противоположности и антагонизма между эмпирическим рационализмом Просвещения и романтическим образным познанием («Понимание против Рассудка»). Этим акцентом на фундаментальных противоположностях в течение всей своей жизни Кольридж очень похож сразу и на Блейка, и на Хиллмана, внося свой вклад в творческую способность высокоразвитого воображения [imaginative intelligence] запечатлевать более глубокие пласты реальности при более целостном понимании как внешней природы, так и внутреннего опыта.
Подобно Кольриджу, Блейку и Хиллману, во многих других схожих случаях прослеживается еще и некий монашеский или аскетический импульс, – но без религиозной отрешенности, а в виде дисциплинированной преданности особой жизни искусства, культуры и познания, в виде упорного отстаивания6 прав поэтического и высокоразвитого воображения [intellectual imagination] перед ограничениями социальных условностей и отвлекающими «мирскими» ценностями.
При рассмотрении темы Кольриджа и литературы мы могли бы также отметить, что противоположность между принципами Сатурна и Нептуна может быть распознана и в противоположности между прозой и поэзией. Если в прозе больший акцент делается на передаче фактической информации, которая отражала бы объективный и общезначимый смысл, а также на изображение идей с однозначной ясностью и точностью (все сатурнианские ценности и темы), то для поэзии больше характерен интерес к сфере видения-через-воображение [imaginative vision], с изучением многозначных неопределенностей внутреннего мира и субъективности, с творческим использованием языка и образов, с чуткостью к тонким нюансам художественного смысла и неуловимого впечатления (все ценности и темы архетипа Нептуна).
Примечательно, что Кольридж, который занимался как прозой, так и поэзией, однажды емко определил разницу между ними (в «Застольных беседах»): «Проза = слова в лучшем порядке. Поэзия = лучшие слова в лучшем порядке»7. Основываясь на этом определении, мы, возможно, могли бы добавить, что именно поэтому проза иногда бывает столь поэтичной, а некоторые поэтические произведения весьма прозаичны. И как все подлинно поэтичное не вмещается в узкое жанровое определение поэзии, так и не всякая поэзия – согласно такому определению – по-настоящему поэтична. И даже тут, в этом парадоксальном усложнении формулы Кольриджа, видна все та же узнаваемая сатурно-нептунианская диалектика. Здесь она выражена в акте «видения-сквозь» [«seeing through»]: от внешней поверхности – к неосязаемой сущности, от прозы – к ее поэтическим потенциям и от «поэтического» – к его прозаической реализации. Архетипическая противоположность и ее напряжение воплощены тут в том же акте «прозревания» «духа» через «букву» и невидимого через видимое, первичного одушевляющего начала – через поверхность культурно-обусловленной реальности, а истины – через иллюзию.
Меня особенно впечатлило, что ряд личностей с этим архетипическим комплексом иной раз всю свою жизнь посвящали [devoting] глубокому исследованию соответствующих тем и конфликтов во всей их полноте и разнообразии. Это, к примеру, писатель XVI столетия Роберт Бёртон со своим классическим трактатом «Анатомия меланхолии». Или Стендаль, с не менее классической работой «О любви», где препарированию [dissection] подвергаются романтическое упоение, иллюзии и разочарования. А еще и Макс Вебер: проницательный анализ «раз-очарованности» современного сознания стал результатом глубокого психологического и духовного кризиса этого мыслителя. Само слово «раз-очарованный» (entzaubert), собственно, было им и изобретено, когда он исследовал тотальную утрату современным мировоззрением духовного измерения, которое ранее служило основанием для жизни человека, встроенной в космический порядок.
Однако в веберовском анализе аскетизма (как в религиозном, так и в экономическом контексте) мы можем различить и другие формы комплекса Сатурн-Нептун. Речь о «мирском аскетизме» протестантской духовности, которая вовлекается [engages] в материальный мир с тем, чтобы освободить себя от него, а также о том невыносимом духовном беспокойстве, которое порождено кальвинистской верой в предопределение. Согласно концепции Вебера, в конечном итоге именно эти два фактора сформировали секуляризованную протестантскую этику капитализма.
Джеймс Хиллман и Мартин Хайдеггер — обладатели квадратуры Сатурн-Нептун.
Но особенно показателен пример Мартина Хайдеггера с его аспектом Сатурн-Нептун, – пример человека, чей жизненный труд и философское видение, казалось, были полностью пропитаны этим архетипическим комплексом. Здесь мы видим глубокую погруженность в темы экзистенциального ужаса8, беспредметного страха, всепроникающего сознания вины и смерти, недостоверности и недобросовестности9, смертного удела человечества, Ничто и нигилизма, отпадения от Бытия, «потускнения мира» и трагической потери старых богов. Но при этом философское обращение самого Хайдеггера к великим поэтам и поэзии как раз и можно представить как единственный способ вернуть человечество к подлинности Бытия, – как это было и для Блейка с Кольриджем. Вспомним и его последнее интервью, в котором он констатировал, что «только бог может нас спасти»…
Вернемся теперь к Джеймсу Хиллману, но уже в этом новом контексте. Едва ли можно найти хотя бы одну сферу его жизнетворчества [lifework], в которой его удивительно разнообразные открытия не отражали бы – и весьма красноречиво – все ту же архетипическую динамику. Это и многочисленные яркие анализы разочарования и утраты иллюзий; и вопросы особого отношения души к смерти и конечности существования, к меланхолии и депрессии, потерям и одиночеству, к ностальгии и психопатологии; это темы души и самоубийства, кошмаров, психического распада и расщепления единства личности. Другие уже знакомые нам признаки этого архетипического комплекса видны в постоянном интересе Хиллмана к проблемам амбивалентности и неоднозначности, к темам исцеляющего вымысла и выдумывания историй болезни [healing fictions and the fiction of case histories], «видения-сквозь» поверхность буквального, но также и разоблачения проекций; видны они и в сомнениях в кажущейся объективности наших представлений. Точно так же во многих резко прочерченных дихотомиях Хиллмана мы можем опознать характерные сатурнианские тенденции: установление противоположностей и оппозиций, тяготение к определенности суждений и обостренное восприятие ограничений и притеснений10.
Речь о дихотомиях между сатурнианским зрелым Сенексом и духовными устремлениями ребенка-Пуэра, между иудейским и эллинистическим, монотеизмом и политеизмом, «Севером» и «Югом». Севером, с его сурово-назидательным, аскетическим, рационалистическим, протестантским и германским духом — и Югом, с его пышно-сочной эстетической, поэтической, языческой и буйной средиземноморской душой. Дихотомии Хиллмана проявляются даже внутри самой нептунианской сферы: в его знаменитом противопоставлении «духа» и «души». Здесь, выделяя множество тонких нюансов, он весьма страстно и обеспокоенно говорит об опасности тирании и возвышения «духа»11 над полностью вытесненной собственной жизнью «души» с ее глубинной неприкаянностью в этом мире12.
Примечание Тарнаса: Когда Хиллман специально строго разграничивает «дух» и «душу», нептунианская сфера тем самым, в свою очередь, точно делится на трансцендентный дух и имманентную душу, на «вершины» и «долины». Хиллман устанавливает эту противоположность через многочисленные тонкие различия и выстроенные в иерархию суждения (Сатурн). Последние касаются возможных притеснений и ограничений [oppressiveness] (опять же Сатурн) со стороны монотеистической духовности и ее вектора. Ведь тот устремлен вверх и за пределы повседневных забот этой жизни – к состоянию исключительной чистоты и концентрированной справедливости на сияющих вершинах, возвышающихся как над тюрьмой плоти, так и над душой с ее постоянной неприкаянностью. (Как и современный дух, который просматривается уже в картезианской трактовке рационального духа как res cogitans, который в свою очередь был весьма близок к понятию Бога. Или как современный дух в смысле научного разума эпохи Просвещения).
Но этот духовный импульс, направленный вверх и вовне, отличается от беспорядочных, рассеянно-блуждающих циркуляций души, направленных вниз и вглубь, отличается от этого ее нисхождения во внутреннюю темноту. Последнее предполагает каждодневное, ежеминутное погружение во все плотное, одушевленное, политеистическое и полифоническое, в туманные долины повседневных дел и забот простых смертных, запутанностей и неурядиц, в сферу поэтических грез, чувств, настроений, симптомов и прочих сложностей – в долину души и «созидания души».
Таким образом, Хиллман видит в духе отрицательные черты как Сатурна (угнетающий, ограничивающий, сухой, монотеистически-догматичный, буквальный), так и Нептуна (эскапистский, нарциссичный, склонный к самообольщению и самообману). Душе же он, наоборот, придает положительные черты и Сатурна (действенное и неуклонное противостояние смерти и конечности существования, страданиям и патологии; реальная «плотная» жизнь [embodied life] в этом мире), и Нептуна (богатство символического смысла и глубин воображения; все тонкое, неуловимое и очаровывающее; погружение в невидимые и неосязаемые измерения жизни, которые придают человеческому существованию более глубокое значение).
В контексте нашей темы архетипической многозначности кажется поучительным, что Далай-лама (Тэнцзин Гьямцхо) проводит точно такое же различие между духом и душой, но с прямо противоположной иерархией, акцентируя роль воспаряющего [ascent] к светоносным вершинам духа по сравнению с тяжеловесной, остающейся в своей темноте душой. Примечательно, что Далай-лама родился в период, когда Сатурн и Нептун в 1935 году стояли в оппозиции, то есть составляли очередной напряженный аспект. Предыдущим таким аспектом была квадратура между ними в 1926 году, когда родился Хиллман. С более полным истолкованием тем этой архетипической противоположности как Далай-ламой, так и самим Хиллманом можно ознакомиться в работе последнего – «Вершины и долины. Основополагающее различие Душа/Дух как фундамент для понимания отличий между психотерапией и духовной практикой», опубликованной в «Puer Papers» (Irving, TX: Spring Publications, 1979), 54–74.13
Как ни парадоксально, но другая форма все той же архетипической динамики видна в стремлении Хиллмана <по-нептуниански> как раз «растворять» [dissolve] общепринятые дихотомии (субъект — объект, внешнее — внутреннее, мужское — женское, добро — зло), «размывая» [undermine] саму эту манию мыслить дуализмами и дихотомиями. Тот же комплекс очевиден и в том, какое значение он придает развитию так называемого «теневого взгляда», то есть способности творческого воображения различать темную и проблемную сторону вещей. Но не менее очевидно и нечто другое, что пребывает в тени уже самого этого «теневого взгляда»: это всегда присутствующая опасность неконтролируемого самоосуществления майя-подобной проекции тени, – в форме паранойи, депрессии или циничного пессимизма.
Даже тезис Хиллмана о собственной жизни души и архетипическом измерении человеческого существования [existence] пронизан двумя очень разными составляющими этого комплекса. С одной стороны – его призыв признать саму действительность (Сатурн) mundus imaginalis (Нептун), то есть мира архетипических форм, доступных высокоразвитому воображению14. С другой же – его проницательная настороженность по поводу ослепляющей власти архетипических комплексов в формировании жизни души и организации всего ее опыта, идей и восприятий, что может обернуться тюрьмой автономных констеллированных фантазий, ограничивающих и искажающих жизнь и деятельность15.
Наконец, не менее показателен и сам посыл всей работы Хиллмана на протяжении жизни: возвращение души (Нептун) в «раз-очарованный» мир (Сатурн), то есть сама его убежденность в необходимости преданно-терпеливого и длительного труда по «созиданию души» (этот термин он позаимствовал из письма Китса, написанного в период квадратуры между Сатурном и Нептуном в апреле 1819-го года). Сюда же отнесем и его призыв заниматься реальными кризисами нашего времени – социальными, политическими, экологическими – при одновременном понимании важности высокоразвитой внутренней жизни, которая не ограничивается лишь рамками психоаналитического сеанса.
1 «…внутренний зов к участию» — «inner calling to engage». Глагол, противоположный «disengage» (см. прим. 6 к Части 2). Как видим, сатурнианский архетип с его самоуглублением способен склонять не только к «отстранению» и «отчуждению» от внешнего мира. Однако саму мотивацию к активному участию во внешней социальной деятельности ему зачастую придает другой архетип. В случае с Флоренс Найтингейл это чисто нептунианский импульс: эмоционально заряженная идея гуманистически-религиозного служения.
2 О. Уайльд. Веер леди Уиндермир, пьеса о хорошей женщине (1893). (пер. — M. Лорие, 1960)
3 «Надеюсь, вы не ведете…»: О. Уальд. Как важно быть серьезным (пер. – И. Кашкин, 1990); «Первая обязанность…»: см. здесь
4 Пер. В.Я Брюсова. Оригинальный текст: «How else but through a broken heart / May Lord Christ enter in». Интересно, что в переводе В. Топорова Христос впрямую не называется: «Затем и созданы сердца, / Что можно их разбить. / Иначе б как развеять мрак / И душу сохранить? / Иначе кто б, сойдя во гроб, / Мог вечности вкусить?»
5 Пер. Р. Райт-Ковалева, М. Ковалева.
6 Тарнас продолжает наращивать сатурнианские языковые ассоциации, обыгрывая мотивы преданности, последовательности, дисциплины, у/на/стойчивости, долгосрочности, упорства, самоуглубления и сосредоточенности на собственном деле. «Упорное отстаивание» — «sustained cultivation»; «дисциплинированная преданность особой жизни искусства» — «disciplined devotion to the interior life of art». Ср. в Части 2: «последовательное культивирование тишины и внутренней пустоты, настойчивость в молитве и медитации» — «disciplined cultivation of silence and interior emptiness, the devotion to prayer and meditation»; «напряженное удерживание неопределенности» — «sustained tension of irresolution» (по поводу Монтеня).
7 (Курсив Кольриджа). В том же его тексте есть и другая, более развернутая формулировка: «Определение хорошей прозы — это точные слова точно на своих местах (proper words in their proper places), а поэзии — самые точные слова точно на своих местах (the most proper words in their proper places)»
8 «…экзистенциального ужаса». В оригинале у Тарнаса — «angst». В немецком «Angst» «…содержится нечто от состояния депрессии, тревоги, неприкрытости, незащищенности, неуверенности… немецкий страх (Angst) — это особенно сильное чувство, которое отдает глубиной (Tiefe), смертью (Tod) и бездной (Abgrund). Вот почему англосаксы заимствуют этот термин, даже не переводя его на английский язык» (Чеснокова Л. В. Концепт метафизического страха (Angst) в немецкой философии // Молодой ученый. — 2012. — №8. — С. 160-165). Необходимо различать «Furcht» (нем.) как чисто психологический страх и «Angst» (нем.) как фундаментальный для человека экзистенциальный «страх-тоску», как сам онтологический (бытийный) «ужас» (именно так это понятие Хайдеггера переводит В.В. Бибихин).
9 «…недобросовестности» — «bad faith» (букв. — «плохая вера»). Широкий спектр уже философско-мировоззренческих смыслов: от понятия «самообмана» в «Бытии и Ничто» Сартра («mauvaise foi» (фр.) — буквально: слабая/дурная/плохая/малая вера) и «нечистой совести» у Ницше (по-русски — та же «не-добро-совестность») до евангельского «маловеры» (т.е. лицемеры и ханжи), упоминаемого также и Сартром.
10 «…обостренное восприятие ограничений и притеснений» — «…sensing oppression». Еще одна составляющая сатурнианского астро-архетипа. Если говорить о соответствующих психологических (а не экзистенциально-мировоззренческих, как у Тарнаса) паттернах, то здесь уместны сразу несколько значений английского «oppression»: подавленность, угнетенность, меланхолия, ощущение внутренних ограничений — как эмоциональные состояния, и сдавленность, сжатие, стесненность и даже удушье — как состояния психо-физические.
См. напр., биографии Иммануила Канта (ретро-сатурн-на-МС (3,5); рейтинг Роддена: АА), родившегося со слишком тесной грудной клеткой, или Марселя Пруста (ретро-сатурн-на-МС (4,5); рейтинг Роддена: АА), всю жизнь страдавшего астмой…
См. также характеристики БПМ-II у Станислава Грофа. Именно Тарнас в начале 2000-х обратил его внимание на связь этой матрицы психо-физического и экзистенциального опыта с сатурнианским астро-архетипом. «Самые характерные особенности БПМ-II, связанной с «безвыходным» этапом рождения, когда матка сокращается, но ее шейка все еще остается закрытой — это навязчивые мысли о старении и смерти, трудных испытаниях и тяжком труде, депрессии, гнете, нужде и голоде. Эта матрица также вызывает чувства неадекватности, неполноценности и вины. Она связана со скепсисом и глубоко пессимистическим взглядом на жизнь, с сокрушительным кризисом смысла, полной неспособностью радоваться, запутанностью в мире времени и материи и потерей всякой связи с божественным измерением реальности. В астрологии все эти качества приписываются отрицательной стороне архетипа Сатурна… Мое описание БПМ было основано на клинических наблюдениях, сделанных совершенно независимо, когда я еще ничего не знал об астрологии». (С. Гроф. Психология будущего. Уроки современных исследований сознания)…
(Интересно, что в те же годы на лекциях в Новосибирске и Москве на соответствия между астрологией и концепцией Грофа в несколько ином ключе указал Авессалом Подводный, проведя параллели между БПМ и астро-стихиями. БПМ-II астролог отнес к стихии Земли, с важной оговоркой: «сеансы ЛСД часто и дают нам в большой степени именно низшую октаву переживания человеком стихийных архетипов» (А. Подводный. Серия «Психология и астрология». Часть. 4. Архетипы психики)).
11 «…возвышения «духа» [the spiritual ascent] над… сущностью «души»». На стороне «духа» (в этом специальном хиллмановском смысле) здесь, конечно, выступает Сатурн, на стороне «души» — Нептун. Ср.: «С безграничным возвеличиванием [ascension] современного разума мир лишился всех представлений о нуминозных силах…; И это великое солнечное рождение и восхождение [ascent] неминуемо привели сегодня к не менее глобальному солнечному нисхождению [descent]» (Р. Тарнас. Космос и Психе).
12 «…над полностью вытесненной собственной жизнью «души»». Фрагмент, который мы затрудняемся перевести однозначно: «…the richly unresolved life of the interior soul». Двусмысленность связана с вариантами перевода «unresolved» как «неразрешенная»: (а) в значении «неразрешенная проблема, повисшая в воздухе, противоречивые вопросы» (синоним – «unsolved») и (б) в значении «запрещенная» (синонимы — «banned», «forbidden» и др). Мы постарались дать более или менее объединяющий вариант: «вытесненная».
13 К теме различий между трактовками (а) души/психики/Психе и (б) духа в современном западном психоанализе с одной стороны и в духовных традициях – с другой см. также (1) книгу Джеймса Хиллмана «Сновидения и потусторонний мир». «Восхождение требует оставить позади не только плоть и кровь, то есть thymos, желания которого стоят души. Павел идет дальше Гераклита (или же нет), потому что мистерия христианского восхождения обменивает psyche (душу) на pneuma (дух). Мы платим духу своими душами. Победа христианства над потусторонним миром, в то же время, является потерей души» (гл. «Пепятствия» (Христианизм)).
С другой стороны см., напр.: (2) Дж. Нурбахш. Суфизм и психоанализ (статья): «Между суфизмом и психоанализом нет подлинного и глубокого родства. Однако между этими школами есть поверхностное сходство. В то время как цель психоанализа – воздействие на человека ненормального и возвращение его в нормальное состояние, цель суфизма – воздействие на психически нормального человека и продвижение его в состояние совершенного человека. Отношения «аналитик-пациент» основаны на феномене трансфера, тогда как отношения мюрида и морада основаны на ирадате. Трансфер – явление материальное, психическое и временное, тогда как ирадат – духовное, божественное, вечное. Суфии, однако, не пренебрегают трансфером, учитывая при этом его материальную, психическую и временную природу. Встречались совершенные наставники, которые использовали трансфер либо как терапевтический инструмент для пациентов, нуждающихся в психологической опеке, либо в качестве первого шага в реальной практике суфизма». Также см.: (3) Дж. Нурбахш. Психология суфизма.
14 «…мира архетипических форм, доступных высокоразвитому воображению» — в оригинале всего лишь «imaginal world of archetypal forms», т.е., если делать кальку — «воображаемый мир». Когда переводишь подобные тексты в эпоху мейнстримного культурно-исторического материализма-сциентизма, будешь как угодно изощряться, чтобы только максимально далеко увести термин «воображение» от ложных ассоциаций с фантазиями, выдумками и с чудесным инфантильным миром фей и эльфов (т.е., собственно, с «тюрьмой бессознательного, сплошь усеянной фантазиями, ограничивающими и искажающими жизнь и деятельность» (Тарнас)). Отсюда и наш перевод «cultivated imagination» (а также «imaginative intelligence» и «intellectual imagination», калька с которых выглядела бы как оксюморон) как «особое высокоразвитое воображение», а «imaginative vision» — как «видение-через-воображение» (а не «воображаемое видение», например). «Imaginative capacity», соответственно, — «способность творческого воображения». Аналогично, «vision» мы везде переводим как «видение», а не как «видение» (исключение — некоторые фрагменты о Блейке и Кольридже). См. также цитату из Хиллмана в примечании 1 к Части 2.
15 «…тюрьмой автономных констеллированных фантазий» — «unconscious prison of constellated fantasy». Учитывая лексику, речь, вероятно, о юнгианских «автономных комплексах» психического, которые могут самостоятельно формироваться вокруг подавленных эмоций, незадействованных сознательной личностью и Эго. Тем самым происходит «констелляция» (Юнг) — т.е. скопление / накапливание / группировка / формирование / кристаллизация — этого комплекса вокруг того или иного архетипа, что чревато появлением относительно автономных «осколков» личности, плохо интегрированных или вовсе не интегрированных с сознательным Эго. Забавно выглядит и вот эта — впрочем, чисто внешняя — параллель: «Констелляция (constellatio – лат.) — исходно астрологическое понятие, обозначающее взаимное положение небесных тел, образование созвездий; у Юнга – любые психические образования, обычно связанные с комплексом и сопровождающиеся паттерном или набором эмоциональных реакций» (В.В. Зеленский. Толковый словарь по аналитической психологии).
Источник: Tarnas R. The Ideal and the Real. Saturn-Neptune // Archai: The Journal of Archetypal Cosmology. Volume 1, Number 1 (Summer 2009). — P. 137-158.
Перевод: © И. Ефременков, © А. Шлыков, 2017. Автор комментариев — философ и астропсихолог Игорь Ефременков (Журнал Экзистенциальной Астропсихологии).