Философ науки Майкл Полани об астрологии

Майкл Полани (1891-1976) входит в пятерку наиболее известных и обсуждаемых философов науки 20 века, наряду с К. Поппером, И. Лакатосом, Т. Куном и П. Фейерабендом. Его настоящие имя и фамилия (по происхождению он венгр) — Михай Полачек. Полани являет собой образец разносторонней личности. В отличие от многих других философов, он одновременно являлся успешным физиком и химиком. Применительно к философской мысли, взгляды Полани причисляют к направлению постпозитивизма, а наиболее известен он своей концепцией личностного (неявного, молчаливого) знания.

Сторонники критического рационалиста (и также постпозитивиста) Поппера любят заявлять, что тот доказал эффективность своих идей тем, что его последователи достигли многого в науке. Майкл Полани в этом ключе являет собой еще более показательный пример, ведь его ученик Юджин Вигнер стал лауреатом Нобелевской премии по физике (1963), а собственный сын Джон Чарлз Полани — по химии (1986). И поэтому, когда мы читаем сочинения Полани, стоит держать в уме простую мысль: этот парень не понаслышке знал, как «делать» Нобелевских лауреатов.

В своей книге «Личностное знание» (1958) Майкл Полани утверждает, что абсолютная объективность представляет собой ложный идеал, ведь любые умозаключения базируются на персональных суждениях. Он опровергает идею о механическом установлении истины путем использования научного метода. Полани отстаивает подход, согласно которому мы полагаем больше, чем можем доказать, и знаем больше, чем можем выразить словами. Как и другие представители «великой пятерки» (я имею в виду все тех же крупнейших философов науки XX века), Майкл Полани затронул в своих работах тему астрологии (ну не давала она им покоя — и вполне правомерно).

Ниже я приведу ряд цитат из книги Полани «Личностное знание», которая была впервые издана на русском еще во времена СССР, в 1985 г. Предлагаемые вашему вниманию выдержки могут быть полезными для астрологов и тех, кто готов смотреть критически на научную методологию.

«В самом деле, философы часто рассматривают индукцию1 в качестве метода научного открытия; но, когда они вдруг сталкиваются с тем, что научные открытия совершаются иным путем, они избавляются от фактов, не укладывающихся в их теорию, считая, что они относятся к психологии» (с. 34).

«Цель моей книги состоит в том, чтобы показать, что абсолютная объективность, приписываемая обычно точным наукам, принадлежит к разряду заблуждений и ориентирует на ложные идеалы. Отвергая эту иллюзию, я хочу предложить другое представление, заслуживающее, на мой взгляд, большего интеллектуального доверия. Его я назвал «личностное знание»» (с. 40).

«Существует и еще более широкая область, в которой личное участие ученого несомненно: это — деятельность, связанная с верификацией любой научной теории. Вопреки распространенному мнению, несостоятельность научной теории доказывается вовсе не расхождением теоретических предсказаний и наблюдаемых явлений. Такие расхождения часто описываются как аномалии. За 60 лет до открытия Нептуна ученые начали наблюдать отклонения в движениях планет, которые нельзя было объяснить их взаимодействием. В то время большинство астрономов не обратили на это внимания и отнесли эти феномены к разряду аномалий в надежде, что когда-нибудь представится случай объяснить их без ущерба… для теории гравитации Ньютона. Обобщая, можно сказать, что в научном исследовании всегда имеются какие-то детали, которые ученый не удостаивает особым вниманием в процессе верификации точной теории. Такого рода личностная избирательность является неотъемлемой чертой науки» (с. 43).

«Рассказывают историю про одного владельца собаки, который был страшно горд воспитанием своего любимца. Когда бы он ни скомандовал: «Эй! Придешь ты или не придешь!», собака всегда либо приходила, либо нет. Именно так ведет себя электрон, управляемый вероятностными законами.

Утверждая такого рода двусмысленны по самой своей сути; может даже показаться, что они бессодержательны. Однако если есть какой-то смысл (а я убежден, что он есть) приписывать численное значение вероятности обнаружить электрон в определенной точке пространства при определенных условиях, то это все-таки нечто большее, чем простая неопределенность. И если мы не можем вывести из этой вероятностной характеристики каких-то более однозначных суждений, мы тем не менее можем руководствоваться этим знанием как ориентиром для нашего личного участия в том событии, к которому относится вероятностное высказывание» (с. 44-45).

«В природе нет объектов, которые сами по себе являются «данными»; они становятся ими только если мы как наблюдатели считаем их таковыми. Это справедливо и в отношении большинства точных наук. Кембриджский астроном Чаллис2, предпринявший попытку верификации гипотезы Леверье и Адамса о существовании новой планеты, наблюдал эту планету летом 1846 г.3 четыре раза и однажды даже заметил, что у нее есть кольцо, но эти факты не произвели на него никакого впечатления, поскольку он не верил в правильность той гипотезы, которую проверял. <…> В самом деле, никакой ученый не может отказаться от того, чтобы отбирать данные в свете своих эвристических ожиданий» (с. 57).

«В этом месте мое рассуждение устремляется сразу по многим направлениям, которые я сейчас смогу наметить лишь в общих чертах. Один из любопытных моментов заключается в том, что теперь нам должно быть ясно, почему мы не можем во многих случаях говорить (как мы до сих пор говорили), что вероятность того, что некоторое событие, имевшее место в прошлом, было случайно, крайне мала. Мы вправе говорить о невероятности определенных событий, происшедших в прошлом, если они упорядочены некоторым специфическим образом, например являются исполнением предсказаний гороскопа, а мы при этом отрицаем реальность такого рода упорядоченности и вместо этого утверждаем, что события эти произошли случайно, в широком диапазоне возможных альтернатив, и вообще могли свершиться совсем по-другому. Проявление астрологической схемы в течении событий должно в таком случае рассматриваться как результат весьма маловероятного случайного совпадения» (с. 63).

«Теперь я хочу сформулировать важный вывод: оригинальность схемы упорядоченности (созданной намеренно или усматриваемой в природе) оценивается как ее невероятность; поэтому никакие опытные данные не могут прямо противоречить такому суждению. Но это не значит, что схемы упорядоченности субъективны. Мое восприятие схемы может быть субъективным, но только в смысле его ошибочности. Формы, приписываемые созвездиям, являются субъективными, поскольку основываются на случайных ассоциациях; точно так же субъективны и подтверждения предсказаний гороскопов, о которых сообщают астрологи. Но как мы видели в главе, посвященной объективности, человек способен открывать в природе реальные схемы и реальность их проявляется в том, что выводы, сделанные на их основе, выходят далеко за пределы той области опыта, где они первоначально были установлены» (с. 65-66).

«Вероятностные суждения могут относиться как к случайным системам, так и к весьма упорядоченным системам, которые взаимодействуют со случайными системами. <…> Чистая случайность никогда не может породить значимого порядка, поскольку сама ее суть заключается в отсутствии такового. Поэтому не следует относиться к структуре случайного события как к схеме, обладающей осмысленным порядком, то есть незаконно приписывать ей значимую уникальность, которой она не обладает (в чем мы убедилоись на примере со случайно разбросанными камешками), или фиктивно наделять ее какими-то значениями (как в случае с использованием предсказаний гороскопа)» (с. 66).

«Великое множество фактов единодушно рассматриваются учеными как не относящиеся к науке, хотя о некоторых фактах мнения расходятся. <…> В наши дни очень мало естествоиспытателей считают достойным своего внимания проверить факты из области экстрасенсорного восприятия или психокинеза, поскольку они в большинстве своем обычно рассматривают такую проверку как пустую трату времени и неверное приложение своих профессиональных способностей. Ученые сплошь и рядом игнорируют данные, несовместимые с принятой системой научного знания, в надежде, что в конечном счете эти данные окажутся ошибочными или не относящимися к делу. Мудрое пренебрежение подобного рода данными предотвращает научные лаборатории от вечной погруженности в суету бессвязных и тщетных усилий, направленных на проверку ошибочных и голословных утверждений. Но к несчастью, нет правила, как при этом избегнуть риска случайно пренебречь истинными данными, расходящимися (может быть, только внешне) с бытующими научными доктринами. На протяжении всего восемнадцатого века парижская Академия наук упорно отрицала факт падения метеоритов, казавшийся всем остальным вполне очевидным. Нетерпимость к народным суевериям, связанным с небесным вмешательством, делала французских академиков невосприимчивыми к этим фактам» (с. 200-201).

«Это допущение дает нам основания опираться на факты и мыслить о Вселенной как об агрегате фактов. Но фактуальность — это не наука. Только сравнительно немногие конкретные факты суть факты научные, в то время как огромная масса всех остальных фактов лишена научного интереса. <..> Астрология и магия в такой же степени, как естественные науки, опираются на «единообразие природы», хотя наукой отвергаются «факты», признаваемые астрологами и знахарями» (с. 232).

«Необходимо также помнить, что в течение сотен лет правила индукции приводились в поддержку антинаучных мнений. Астрология три тысячи лет держалась на эмпирических свидетельствах, подтверждавших предсказания гороскопов. Это самая длинная из известных в истории цепей эмпирических обобщений. В течение многих столетий теории, воплощенные в магии и ведовстве, по-видимому, убедительно подтверждались реальными событиями в глазах тех, кто верил в магию и ведовство. У.Э. Лекки справедливо указывает, что в XV-XVII вв. удалось разрушить веру в ведовство, несмотря на огромную (и все еще быстро возраставшую) массу свидетельств в пользу его реальности.

Отрицавшие существование ведьм вообще не пытались объяснить эти свидетельства, но настаивали (и с успехом), что на них не следует обращать внимания. <…> Часть необъясненных свидетельств в пользу существования ведовства действительно так и осталась погребенной в архивах, а привлечь к этим данным внимание удалось (и с большим трудом) только двумя столетиями позже, когда они были в конечном счете признаны за проявления гипнотизма» (с. 241-242).

«О естествоиспытателях можно сказать, что они более критичны, чем астрологи, лишь в той мере, в какой мы рассматриваем их представления о звездах и людях как более истинные, чем представления астрологов. Точнее, если мы игнорируем свидетельства о том, что гороскопы иногда оправдывались, то тем самым выразим убеждение, что такие случаи можно объяснить в пределах научного взгляда на звезды и людей; либо как случайные, либо как несостоятельные. Именно таким образом в течение XVII и XVIII столетий научные убеждения противопоставлялись целой системе верований в сверхъестественное и в авторитеты, которые эти верования проповедовали, подрывая доверие к ней. Все это скептическое движение мы могли бы рассматривать как целиком рациональное и не осознали бы его фидуциарного4 характера, если бы не сталкивались с такими грубыми ошибками, как скептицизм ученых в отношении метеоритов, о котором я уже говорил. <…> Когда представители медицины игнорировали такие наглядные факты, как ампутирование без боли человеческих конечностей (а ее производили перед их глазами сотни раз), они действовали в духе скептицизма, убежденные, что защищают науку от шарлатанов. Мы в наши дни рассматриваем эти акты скептицизма как неразумные, по сути, нелепые, ибо уже не считаем падение метеоритов или практику месмеризма несовместимыми с научным взглядом на мир. Однако в поддержку других сомнений, которые мы сейчас отстаиваем как разумные на основании нашего собственного научного взгляда на мир, мы опять-таки не можем привести ничего, кроме нашей веры в правильность этого взгляда. В один прекрасный день некоторые из этих сомнений могут оказаться столь же необоснованными, фанатическими и догматичными, как и те, от которых мы ныне исцелены. В своей критике объективизма я уже указывал на некоторые из таких извращенных форм сомнения, в которых выражается скептицизм нашего времени» (с. 287-289).

«В естественных науках доказательство некоторого утверждения не может быть столь же строгим, как это принято в математике. Мы часто отказываемся принять доказательство, предлагаемое в качестве научного, в значительной мере потому, что по каким-то общим основаниям не хотим верить в доказываемое. Именно предубеждение Вёлера5 и Либиха против идеи связи брожения с живыми клетками заставило их игнорировать соответствующие свидетельства в пользу этой идеи. Свидетельства, подобные тем, которые приводились Вант-Гоффом в пользу асимметрического атома углерода, были осуждены Кольбе как ничего не стоящие в силу самого характера вантгоффских доводов. <…> И сейчас, как и прежде, в лабораториях случаются иногда непонятные вещи» (с. 289).

Как читатель, наверное, уже понял, Майкл Полани оказывает поддержку астрологии своей позицией, что предпочтение, даваемое астрономии и физике по отношению к астрологии и «сверхъестественным взаимосвязям» — основано на вере в первые и неверии во вторые. Он не ведет речи о том, что астрологическая картина мира была однажды экспериментально опровергнута. Просто в какой-то исторический момент все больше ученых, как в случае с магией и ведовством, перестали смотреть на мир «астрологическим взглядом», перестали считать фактами то, что таковыми считали астрологи. Позиция Полани, что отличие научного знания от ненаучного основано на субъективном согласии ученых, предвосхищает идеи Томаса Куна, чья «Структура научных революций» будет издана только в 1962 г., через четыре года после первой публикации «Личностного знания» Полани.

Рекомендуемые статьи со схожей тематикой:

Пол Фейерабенд об астрологии
Философия Имре Лакатоса и астрология
Астрология как вариант историцизма: ранний взгляд К. Поппера на науку звезд
Отечественные философы об астрологии: осторожный, но благожелательный взгляд
Томас Кун, парадигмы и астрология


1 Индукция — умозаключение от фактов к некоторой гипотезе (общему утверждению). Проще говоря, размышление от частного к общему.

2 Джеймс Чэллис (1803-1882) — английский священник, астроном и физик. Опубликовал в общей сложности 225 научных работ по математике, физике и астрономии.

3 Ныне считается, что Нептун был открыт в Берлинской обсерватории 24 сентября 1846 года И. Галле и его помощником д’Арре на основании расчётов У. Леверье.

4 Фидуциарный — основанный на доверии, неком согласии.

5 Фридрих Вёлер (1800-1882) — немецкий химик, один из основоположников органической химии, по образованию врач. В 1824 г. открыл щавелевую кислоту, а также впервые синтезировал органическое вещество из неорганического — мочевину из цианата аммония. На 1890-е годы у химиков было два мнения о брожении. Первая теория брожения — виталистическая, ее последователи во главе с Луи Пастером верили, что в живых клетках дрожжей есть некая «витальная (жизненная) субстанция», которая и вызывает этот процесс. То есть обычной «химией» заставить сахар превратиться в спирт и углекислый газ невозможно. Другие утверждали, что дрожжи разлагаются сами, создают некое «химическое напряжение», что заставляет молекулы сахара распадаться.

Источник: Полани М. Личностное знание. — М., 1985. — 344 с.

Оставить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.