Методолог науки Имре Лакатос (1922-1974), представитель постпозитивизма и критического рационализма — мыслитель, оказавший значительное влияние на историю и философию науки XX столетия. В предлагаемом вашему вниманию цикле статей о взглядах философов и ученых (к которому относится и статья о Лакатосе) я поставил своей задачей обеспечить сильными аргументами тех астрологов, что стремятся расширять свой кругозор и отстаивать честь науки звезд в беседах со скептиками.
Увы, зачастую и первые, и вторые (в том числе обладатели научных степеней вроде Сурдина и Панчина) весьма поверхностно знакомы как с историей и методологией астрологии, так и с историей и методологией самой науки (в противном случае скептики не были бы столь самоуверенны в своих высказываниях). Коли уж астрологии предстоит (я в этом твердо уверен) показать свой потенциал для развития, стоит хорошо понимать и то, и другое.
Нравится это скептикам или нет, но на протяжении XX века астрология получила массу аргументов для укрепления своего положения, в том числе благодаря работам методологов науки — специалистов, пребывающих вблизи интеллектуального ядра самого здания науки.
Имре Лакатос астрологией не интересовался и в целом имел о ней лишь поверхностное представление. Он разделял конвенциональные научные предубеждения в ее отношении и был знаком с критикой в ее адрес, высказанной Карлом Поппером. Увы, он скорее всего не был знаком с защищающими астрологию тезисами, написанными Полом Фейерабендом, поскольку первая книга этого автора («Против метода») была опубликована в 1975 г. — уже после смерти Лакатоса. Тем не менее, слово «астрология» встречается, хоть и мимоходом, в его работах. А ряд фундаментальных идей Лакатоса помогает взглянуть на астрологию в новом и потенциально перспективном для научного знания свете, потому что окончательно не сбрасывает ее со счетов, как это поспешно делает Поппер.
В этом плане примечательны размышления Имре Лакатоса, изложенные в его книге «История науки и ее рациональные реконструкции» (1972). В главе «Критическое сравнение методологических концепций: реальная история как пробный камень ее рациональных реконструкций» он приводит примеры того, как сама история «фальсифицирует» фальсификационизм — принцип, возводимый Поппером в абсолют. Собственно, тот на позднем этапе своего творчества оттого и считал астрологию лженаукой, что был уверен, будто она в принципе не фальсифицируема (что совсем не так).
Лакатос упрекает Поппера в том, что тот не только не пытался, но даже и не ставил вопроса: «При каких условиях мы можем отказаться от нашего критерия демаркации?» Тут, полагаю, требуются пояснения, чтобы читателю стало понятно, о чем идет речь. Проблема демаркации в философии науки — это проблема поиска критерия, по которому можно было бы отделять научные теории от ненаучных предположений и метафизики. Главным критерием научности теории Поппер полагал фальсифицируемость, т.е. существование возможности ее экспериментального или иного опровержения. Если концепцию вообще никак нельзя опровергнуть, то, по Попперу, к науке она не имеет отношения, а скорее является идеологией, верой.
Лакатос замечает, что Карл Поппер, подобно лучшим ученым своего времени, «полагал, что теория Ньютона, хотя она и оказалась опровергнутой, была удивительным научным достижением, что теория Эйнштейна является более совершенной теорией, а астрология, фрейдизм и марксизм псевдонаучны» (с. 245). По Попперу, научная теория должна быть отброшена, если она несовместима с базисным (в идеале эмпирическим) утверждением, единодушно принятым научным сообществом. Лакатос пишет: вся методология Поппера опирается на убеждение, что существуют (относительно) единичные утверждения, в оценке истинного значения которых ученые могут достигнуть единодушного согласия. Без такого согласия настал бы новый Вавилон, а «взметнувшееся ввысь здание науки обратилось бы в руины».
Основное правило Поппера состоит в том, что ученый должен заранее уточнить, а при каких экспериментальных условиях он откажется от своих даже наиболее фундаментальных допущений? Так, он считает психоанализ ненаучным именно на том основании, что психоаналитиков не волнует вопрос: «какого рода клинические реакции способны с удовлетворительной для психоаналитика точки зрения опровергнуть не только его отдельный диагноз, но и сам психоанализ?» (с. 247)
Лакатос констатирует: с точки зрения фундаментального попперовского требования научной строгости, фрейдисты оказались в тупике, так как отказались уточнить те экспериментальные условия, при которых они отвергли бы свои базисные допущения. Для Карла Поппера это было признаком их интеллектуальной нечестности. И тут Лакатос делает крутой разворот: а что если тот же самый вопрос мы зададим последователю Ньютона?
«Какого рода наблюдение опровергло бы удовлетворительным для ньютонианца образом не только отдельное ньютоновское объяснение, но и саму ньютоновскую динамику и теорию гравитации? И обсуждались ли когда-нибудь ньютонианцами такие критерии?» (с. 248)
Философ провокационно и победоносно пишет: увы, последователи Ньютона едва ли смогли бы дать положительный ответ на этот вопрос. Таким образом, если психоаналитики (и сюда можно добавить астрологов) «были уличены в нечестности, согласно попперовским требованиям, то тогда равным образом следует обвинить в этом же и ньютонианцев». Но история, как это часто бывает, совсем не так однозначна. Несмотря на такого рода «присущий ньютоновской науке догматизм», ее высоко оценивали величайшие ученые и сам Поппер.
Лакатосу приходится признать, что даже ослабленное правило Поппера изобличает в самых выдающихся ученых иррациональных догматиков, ибо в больших исследовательских программах всегда существуют известные аномалии. Но обычно ученый откладывает их в сторону и следует позитивной эвристике своей программы.
Имре Лакатос описывал науку как конкурентную борьбу «научно-исследовательских программ», состоящих из «жесткого ядра» априорно принятых в системе фундаментальных допущений, не могущих быть опровергнутыми внутри программы, и «предохранительного пояса» в виде дополнительных гипотез, приспосабливающихся к контрпримерам. Главным критерием научности программы Лакатос называет прирост фактического знания за счет ее предсказательной силы. И как бы скептикам ни было неприятно, астрология обладает такой предсказательной силой (хотя об этом не догадывался, а точнее, просто в это не верил, не желая углубляться в вопрос астрологии, сам Лакатос). По Лакатосу, пока программа дает прирост знания, работа ученого в ее рамках продолжает быть «рациональной», даже если некая другая конкурирующая программа давно стала мейнстримом и заняла пальму первенства.
Собственно, это и подметил Фейерабенд в своей книге «Наука в свободном обществе», написав:
«…но ведь каждая сколько-нибудь интересная теория всегда вступает в конфликт с большим числом экспериментальных данных. В этом отношении астрология похожа на самые респектабельные научно-исследовательские программы».
Лакатос нехотя намекает астрологам: не стоит сдаваться перед напором критики и ухмылками самоуверенных скептиков. Ведь некоторые арьергардные бои в защиту потерпевших поражение (по какой причине — отдельный большой вопрос, связанный скорее с разговором о Томасе Куне и его «парадигмах») программ вполне рациональны даже после так называемых «решающих экспериментов» (с. 263). История науки полна примеров, когда та или иная исследовательская программа, пережив период кризиса и оттеснения на задний план, оживает и вновь дает научные результаты.
Однако, какую бы поддержку астрологии не оказывали идеи Лакатоса, сам философ имел о ней очень специфическое представление. Это видно из следующего пассажа:
«Рассмотрим такую ситуацию. Вообразим, что, несмотря на существование объективно прогрессирующих астрономических исследовательских программ, все астрономы внезапно оказались охвачены ощущением «кризиса» в понимании Куна, и затем, подчиняясь непреодолимому гештальтпереключению, обратились к астрологии. Я бы рассматривал эту катастрофу как досадную проблему, нуждающуюся в некотором эмпирическом экстерналистском1 объяснении. Последователь Куна отнесся бы к этому не так» (с. 268).
Из этого отрывка становится ясным, что Лакатос противопоставляет астрономию и астрологию, правда, непонятно, по каким критериям. И «превращение» астрономов в астрологов считает катастрофой, регрессом. Между тем, пожалуй, каждый историк науки знает, что (1) в прошлом понятия астроном и астролог чаще всего выступали как синонимы; (2) в современном мире астролог и астроном спокойно сосуществуют (иногда в лице одного и того же человека); (3) астрология невозможна без астрономии, ее вычислений и систематических наблюдений за небом.
Если бы по всей планете в научном мире случилось бы «гештальтпереключение» и астрономы внезапно прониклись астрологическими идеями, отказываться от результатов, наработок «объективно прогрессирующих астрономических исследовательских программ» отнюдь не пришлось бы. Просто привычная модель мира в умах астрономов была бы дополнена новым «измерением» — реальностью мира астрологических архетипов. Между тем, модель архетипического измерения психики уже много десятилетий кряду плодотворно существует и развивается в рамках психологии. Т.е. по сути уже вписана в научное мышление, только не разделяется всем академическим сообществом.
Если вы сочли мои исследования и изыскания по историографии и философии астрологии полезными, то можете помочь данному блогу в развитии, перейдя по этой ссылке. Автор будет польщен и вдохновлен на дальнейшие свершения.
Рекомендуемые статьи со схожей тематикой:
Пол Фейерабенд об астрологии
Астрология как вариант историцизма: ранний взгляд К. Поппера на науку звезд
Что не так с «проверками» астрологии?
Томас Кун, парадигмы и астрология
Отечественные философы об астрологии: осторожный, но благожелательный взгляд
1 Экстернализм — философско-методологическая позиция, в которой научное познание определяется в значительной степени внешними условиями, в том числе социальными, историческими, политическими взаимодействиями. Экстернализм противоположен интернализму, признающему движущей силой развития науки внутренние, интеллектуальные (философские, собственно научные) факторы.
Литература:
Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Лакатос И. Избранные произведения по философии и методологии науки. — М., 2008. — 475 с.
Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ // Лакатос И. Избранные произведения по философии и методологии науки. — М., 2008. — 475 с.
Фейерабенд П. Наука в свободном обществе. — М., 2010. — 378 с.